Зачем русскому языку нужны одушевленные существительные?
Еще с начальной школы мы знаем, что одушевленные существительные – это те, которые отвечают на вопрос «кто?», а неодушевленные – на вопрос «что?», и, на первый взгляд, язык таким образом разделяет все предметы на живые и неживые, но это не совсем так. Например, существительное «мертвец» обозначает явно неживой предмет, но относится к одушевленным. А некоторые существительные вообще находятся вне этой категории, то есть их нельзя отнести ни к одушевленным, ни к неодушевленным (например, «молодежь».
Одушевленность / неодушевленность в языкознании
Разделение всех предметов на живые и неживые является одним из вариантов классификации и упорядочивания объектов окружающей действительности. Среди других вариантов в различных языках можно найти и другие варианты: мужской – женский – средний род; съедобные – несъедобные предметы; разумные – неразумные предметы и т. д. В других языках эта категория может выполнять и другие функции, отражая восприятие мира и места человека в нем. Так, в языке навахо существует несколько степеней одушевленности, то есть один предмет может быть более или менее одушевленным, чем другой: например, пьяный человек перестает относиться к классу одушевленных предметов (подробнее об этом можно прочитать здесь).
Одушевленность и неодушевленность в русском языке – это противопоставленные друг другу грамматические категории, на основе которых имена существительные могут делиться на два соответствующих разряда.
Одушевленность и неодушевленность в русском языке
Как определить, одушевленное существительное или нет?
В русском языке одушевленность / неодушевленность проявляется только в сочетании с другими словами: имена существительные в форме винительного падежа множественного числа всех родов и винительного падежа единственного числа мужского рода присоединяют различные окончания.
Падеж | Неодушевленные | Одушевленные |
Именительный | дорога, ночь, дождь | девочка, мышь, конь |
Родительный | дороги, ночи, дождя | девочки, мыши, коня |
Винительный | дорогу, ночь, дождь | девочку, мышь, коня |
В единственном числе одушевленность / неодушевленность проявляется только в форме винительного падежа имен существительных мужского рода с нулевым окончанием (т. е. 2 склонения).
Падеж | Неодушевленные | Одушевленные |
Именительный | дороги, ночи, дожди | девочки, мыши, кони |
Родительный | дорог, ночей, дождей | девочек, мышей, коней |
Винительный | дороги, ночи, дожди | девочек, мышей, коней |
Во множественном числе одушевленность можно определить у всех существительных, но, опять же, только в винительном падеже.
Логика языка и логика жизни: противоречивость категории одушевленности
В русском языке к одушевленным обычно относятся существительные, обозначающие людей и животных, и это понятно. Тем не менее, некоторые существительные оказываются на периферии таких понятий, и определить данный грамматический признак у слова не всегда просто, если руководствоваться представлениями о живом и неживом.
- Слова зомби, кукла, мертвец, покойник, снеговик обозначают неживые предметы, но являются одушевленными. В этом можно убедиться, поставив слова в форму винительного падежа множественного числа: вижу кого? кукол, мертвецов, покойников, снеговиков (В.п. = Р.п.). Несклоняемое слово зомби можно употребить с прилагательным: вижу кого? страшных зомби (а не страшные).
- К одушевленным относятся и предметы, созданные по образу и подобию живых существ или имитирующие их: конь, валет, дама, король, слон, туз, ферзь (но другие шахматные фигуры и карты являются неодушевленными: ладья, пешка, названия карт от двойки до десятки). Вымышленные персонажи из произведений фантастики также будут одушевленными, а слова душа и организм – неодушевленными.
- Собирательные имена существительные, обозначающие группу живых существ, являются, тем не менее, неодушевленными: народ, толпа.
- Слова вирус, робот и микроб обычно является одушевленным в научной фантастике, но неодушевленным в другом контексте.
- Различные беспозвоночные – одушевленные, но как быть, когда они употребляются в пищу и живыми уже не являются? Чаще всего здесь допускаются оба варианта: заказать, приготовить кальмары/кальмаров, крабы/крабов, креветки/креветок, мидии/мидий, омары/омаров, трепанги/трепангов, улитки/улиток, устрицы/устриц. Тем не менее, в «Грамматическом словаре русского языка» А. А. Зализняка слова кальмар, краб, мидия, омар приводятся как одушевленные во всех значениях, а насчет одушевленности раков никто даже не спорит: приготовить раков (а не раки).
Одушевленность и неодушевленность в языке, таким образом, прямо не соответствует нашим представлениям о живой и неживой природе.
Почему же тогда эта категория вообще появилась в русском языке? Обратимся к истории.
Как древнерусский язык обходился без категории одушевленности?
До определенного момента формы именительного и винительного падежей различались у всех существительных, в том числе у тех, которые мы сейчас относим к одушевленным. Так, «город» в именительном падеже принимал форму *gŏrdŏs, а в винительном – *gŏrdŏn, «гость» в именительном падеже был *gŏstĭs, а в винительном – *gŏstĭn.
Но после отпадения конечных согласных *-s и *-n (а именно они являлись показателями падежной формы) в праславянском, примерно в середине 1 тысячелетия н.э., произошло совпадение этих падежных форм, поэтому в древнерусском предложение типа «Отец видит гость» приходилось понимать по контексту. Поскольку в русском языке порядок слов в предложении достаточно свободный, слово отец здесь может являться и подлежащим (при прямом порядке слов), и дополнением (в случае перестановки слов).
В древнерусском языке существительные первое время не разделялись на одушевленные и неодушевленные, и в текстах X-XIII вв. можно найти такие предложения, как «Конь купилъ человѣкъ», «Псковичи прияша гость немецкии». И если нетрудно понять, что конь человека купить не мог, то кто кого принял во втором предложении – уже нужно догадываться.
Таким образом, фонетические изменения в позднем праславянском привели к смешению падежных форм, и это было как минимум неудобно, возникла необходимость как-то избегать подобной двусмысленности, то есть разделять именительный падеж, в форму которого ставился субъект, производитель действия, и винительный падеж, в форму которого ставится объект, то есть приемник действия.
Именно эту функцию стала выполнять в русском языке категория одушевленности (то есть, собственно, присоединение к объекту, который мог бы быть воспринят как субъект, иного окончания в винительном падеже, чем в именительном), и в большинстве случаев двусмысленность предложений исчезла.
Появление категории одушевленности
Необходимость различения форм двух падежей теоретически могла касаться только очень немногочисленных одушевленных существительных женского рода на -ь (типа мышь, рысь, мать, дочь) и существительных мужского рода на согласный, причем только в единственном числе.
Такие существительные мужского рода относились к трем разным склонениям, причем почти все они относились ко II типу, слова вроде «господь» и «гость» (на -дь, -ть, -бь) – к IV, а «сын» и «вол» – к III. Проблемы возникали, таким образом, в основном со II типом, к которому относилось большинство имен собственных мужского рода, поэтому категорию одушевленности в ранних памятниках можно встретить сначала у личных имен, а затем и у других слов этого же типа склонения. III и IV типам пришлось пройти долгий путь перестройки падежной системы, объединиться со II, и лишь после этого категория одушевленности распространилась и на них.
Стоит отметить также, что если в древнерусском предложении в качестве субъекта и объекта упоминались два человека, то субъектом, как правило, выступал человек, занимающий более высокое социальное положение – князь, господин, старец и т.п., тогда как раб, холоп или отрок были объектами, в отношении которых могли совершаться какие-то действия. Поэтому предложения «Князь видить отрокъ» и «Отрокъ видить князь» в действительности могли иметь одинаковый смысл: князь видит отрока. Чтобы передать обратный смысл, корректнее было бы сказать «Яви ся князь отроку» – князь показался отроку.
По контексту никак невозможно было отличить субъект от объекта в тех случаях, когда употреблялись имена собственные: «Ярославъ призва Иоанъ». Поэтому закономерно, что категория одушевленности сначала стала проявляться в именах собственных, а затем, при необходимости, и в остальных существительных.
Имеем в виду также, что во множественном числе подобных проблем не возникало: в им. п. было гостье, сынове, отьци, а в винительном – гости, сыны, отьцѣ.
Омонимия падежных окончаний имен существительных
Вообще, фонетические изменения в позднем праславянском и последующая унификация типов склонений в древнерусском языке привели к тому, что многие окончания стали невыразительными, т.е. перестали быть показателями какой-либо определенной формы существительного. Вариативность окончаний одной и той же формы (например, 5 грамм или 5 граммов) – тоже результат этих процессов.
Так, например, в русском языке существует малочисленная группа слов, у которых совпадают формы винительного падежа множественного числа и творительного падежа единственного числа (с окончанием -ей): дядя, юноша, чукча и некоторые другие слова мужского рода с основой на мягкий или шипящий (т.е. исторически мягкий) согласный и окончанием -а, -я. Форма творительного падежа единственного числа этих слов была такой же и в древнерусском (разве что -ею заменилось на -ей,), тогда как с винительным падежом не все так просто. Поскольку раньше одушевленные и неодушевленные существительные грамматически не различались, здесь было то же окончание, что и в именительном: вижу (кого?) дядѣ, юношѣ.
Современное окончание -ей восходит к древнерусской форме родительного падежа существительных 4 склонения, к которому относились слова мужского и женского рода с основой на *-ĭ: гость – гостии, кость – костии. Впоследствии слова женского рода образовали современное 3 склонение, а мужского – перешли во 2 (поэтому огней и ночей имеют одинаковое окончание). Некоторые существительные, относившиеся ко 2 склонению, переняли это -ии (-ей), поскольку их собственное окончание было нулевым и невыразительным, совпадая с формой именительного падежа единственного числа (было конь – конь, стало конь – коней). Затем, с развитием категории одушевленности, одушевленные существительные распространили окончание родительного падежа и на винительный: вижу (кого?) гостей, гусей, мышей, коней и т.д. (в выражении «пойти в гости» сохранилось старое окончание винительного падежа множественного числа).
Однако окончание -ии (-ей) решило не останавливаться на достигнутом и пошло дальше, к 1 склонению. В родительном падеже до сих пор сохраняется исконное нулевое окончание (много дорог, стран, комнат), но есть слова и с окончанием -ей: свечей, долей (а в выражении «игра не стоит свеч» мы видим, опять же, старое окончание). В диалектах и просторечии таких слов намного больше, но они обычно считаются ненормативными.
Слова, с которых мы начали (дядя, юноша, чукча), переняли это окончание в родительном падеже и, поскольку они относятся к одушевленным существительным, затем распространили эту форму на винительный падеж.
Развитие категории одушевленности / неодушевленности в современном русском языке
Осталось добавить, что процесс обретения существительными категории одушевленности / неодушевленности в русском языке еще не завершен. Предложения вроде «Мать видит дочь (лошадь)» понятны только из контекста или благодаря интонации, и это может создавать определенные неудобства в разговоре, а вот в диалектах уже возможен вариант «Мать видит дочерю (лошадю)». Как знать, может, все существительные женского рода, оканчивающиеся на -ь, когда-нибудь изменят окончание на -а (-я), и это будет считаться нормой.